Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
призвано объяснить, почему я сплёл воедино три эти частые темы моих стихов. Потому что три феномена постоянно сопровождают нашу жизнь: выпивка дарит нам душевное облегчение, идея Бога – иллюзорные надежды, а любовь – недолгое чувство счастья. Ну, разумеется, в устах такого циника, скептика и охальника, каким я, кажется, являюсь, три этих дивных феномена обрастают всякими деталями. Почитайте понемногу этот сборник – вдруг вам что-нибудь понравится, почтенный читатель? Я этому буду очень рад.
Когда поднимается рюмка,
любая печаль и напасть
спадают быстрее, чем юбка
с девицы, спешащей упасть.
Какая, к чёрту, простокваша,
когда живём один лишь раз
и небосвод – пустая чаша
всего испитого до нас.
Напрасно врач бранит бутыль —
в ней нет ни пагубы, ни скверны,
а есть и крылья, и костыль,
и собутыльник самый верный.
Понять без главного нельзя
твоей сплочённости, Россия:
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.
Налей нам, друг! Уже готовы
стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,
и наши будущие вдовы
охотно с нами веселятся.
Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько,
чтобы страдать о нашем блядстве.
Не тяжелы ни будней пытки,
ни суета окрестной сволочи,
пока на свете есть напитки
и сладострастье книжной горечи.
Как мы гуляем наповал,
и пир вершится повсеместный!
Так Рим когда-то ликовал,
и рос Аттила, гунн безвестный.
Чтоб дети зря себя не тратили
ни на мечты, ни на попытки,
из всех сосцов отчизны-матери
сочатся крепкие напитки.
Не будь на то Господня воля,
мы б не узнали алкоголя;
а значит, пьянство – не порок,
а высшей благости урок.
Известно даже недоумку,
как можно духом воспарить:
за миг до супа выпить рюмку,
а вслед за супом – повторить.
Когда, замкнув теченье лет,
наступит Страшный суд,
на нём предстанет мой скелет,
держа пивной сосуд.
Вон опять идёт ко мне приятель
и несёт холодное вино;
время, кое мы роскошно тратим, —
деньги, коих нету всё равно.
Да, да, я был рождён в сорочке,
отлично помню я её;
но вырос и, дойдя до точки,
пропил заветное бельё.
Нам жить и чувствовать дано,
искать дорогу в Божье царство
и пить прозрачное вино —
от жизни лучшее лекарство.
Не верь тому, кто говорит,
что пьянство – это враг;
он или глупый инвалид,
или больной дурак.
Весь путь наш – это времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.
Я многому научен стариками,
которые всё трезво понимают
и вялыми венозными руками
спокойно свои рюмки поднимают.
Седеет волос моих грива,
краснеют опухлости носа,
и рот ухмыляется криво
ногам, ковыляющим косо.
Пока скользит моя ладья
среди пожара и потопа,
всем инструментам бытия
я предпочёл перо и штопор.
Познавши вкус покоя и скитаний,
постиг я, в чём опора и основа:
любая чаша наших испытаний
легчает при долитии спиртного.
Наслаждаясь воздержанием,
жду, чтоб вечность протекла,
осязая с обожанием
плоть питейного стекла.
Мы пьём и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае подлечим,
а трезвость иссушает наши души.
На дне стаканов, мной опустошённых,
и рюмок, наливавшихся девицам,
такая тьма вопросов разрешённых,
что время отдохнуть и похмелиться.
Вчера ко мне солидность постучалась,
она по седине меня нашла,
но я читал Рабле и выпил малость,
и вновь она обиженно ушла.
Аскет, отшельник, дервиш, стоик,
наверно, правы – не сужу;
но тем, что пью вино густое,
я столь же Господу служу.
Любых религий чужды мне наряды,
но правлю и с охотой, и подряд
я все религиозные обряды,
где выпивка зачислена в обряд.
Людей великих изваяния
печально светятся во мраке,
когда издержки возлияния
у их подножий льют гуляки.
Какое счастье – рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку как еврей,
в субботу после бани пью как русский.
Паскаль бы многое постиг,
увидь он и услышь,
как пьяный мыслящий тростник
поёт «Шумел камыш».
Нет, я не знал забавы лучшей,
чем жечь табак, чуть захмелев,
меж королевствующих сучек
и ссучившихся королев.
Снова я вчера напился в стельку,
нету силы воли никакой;
Бог её мне кинул в колыбельку
дрогнувшей похмельною рукой.
А страшно подумать, что век погодя,
свой дух освежив просвещением,
Россия, в субботу из бани придя,
кефир будет пить с отвращением.
Когда друзья к бутылкам сели,
застрять в делах – такая мука,
что я лечу к заветной цели,
как штопор, пущенный из лука.
Где-то в небе, для азарта
захмелясь из общей чаши,
Бог и чёрт играют в карты,
ставя на кон судьбы наши.
Однажды летом в январе
слона увидел я в ведре,
слон закурил, пустив дымок,
и мне сказал: «Не пей, сынок».
«Зачем добро хранить в копилке?
Ведь после смерти жизни нет», —
сказал мудрец пустой бутылке,
продав учёным свой скелет.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьём её до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне всё же поднесут опохмелиться.
источник
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
призвано объяснить, почему я сплёл воедино три эти частые темы моих стихов. Потому что три феномена постоянно сопровождают нашу жизнь: выпивка дарит нам душевное облегчение, идея Бога – иллюзорные надежды, а любовь – недолгое чувство счастья. Ну, разумеется, в устах такого циника, скептика и охальника, каким я, кажется, являюсь, три этих дивных феномена обрастают всякими деталями. Почитайте понемногу этот сборник – вдруг вам что-нибудь понравится, почтенный читатель? Я этому буду очень рад.
Когда поднимается рюмка,
любая печаль и напасть
спадают быстрее, чем юбка
с девицы, спешащей упасть.
Какая, к чёрту, простокваша,
когда живём один лишь раз
и небосвод – пустая чаша
всего испитого до нас.
Напрасно врач бранит бутыль —
в ней нет ни пагубы, ни скверны,
а есть и крылья, и костыль,
и собутыльник самый верный.
Понять без главного нельзя
твоей сплочённости, Россия:
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.
Налей нам, друг! Уже готовы
стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,
и наши будущие вдовы
охотно с нами веселятся.
Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько,
чтобы страдать о нашем блядстве.
Не тяжелы ни будней пытки,
ни суета окрестной сволочи,
пока на свете есть напитки
и сладострастье книжной горечи.
Как мы гуляем наповал,
и пир вершится повсеместный!
Так Рим когда-то ликовал,
и рос Аттила, гунн безвестный.
Чтоб дети зря себя не тратили
ни на мечты, ни на попытки,
из всех сосцов отчизны-матери
сочатся крепкие напитки.
Не будь на то Господня воля,
мы б не узнали алкоголя;
а значит, пьянство – не порок,
а высшей благости урок.
Известно даже недоумку,
как можно духом воспарить:
за миг до супа выпить рюмку,
а вслед за супом – повторить.
Когда, замкнув теченье лет,
наступит Страшный суд,
на нём предстанет мой скелет,
держа пивной сосуд.
Вон опять идёт ко мне приятель
и несёт холодное вино;
время, кое мы роскошно тратим, —
деньги, коих нету всё равно.
Да, да, я был рождён в сорочке,
отлично помню я её;
но вырос и, дойдя до точки,
пропил заветное бельё.
Нам жить и чувствовать дано,
искать дорогу в Божье царство
и пить прозрачное вино —
от жизни лучшее лекарство.
Не верь тому, кто говорит,
что пьянство – это враг;
он или глупый инвалид,
или больной дурак.
Весь путь наш – это времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.
Я многому научен стариками,
которые всё трезво понимают
и вялыми венозными руками
спокойно свои рюмки поднимают.
Седеет волос моих грива,
краснеют опухлости носа,
и рот ухмыляется криво
ногам, ковыляющим косо.
Пока скользит моя ладья
среди пожара и потопа,
всем инструментам бытия
я предпочёл перо и штопор.
Познавши вкус покоя и скитаний,
постиг я, в чём опора и основа:
любая чаша наших испытаний
легчает при долитии спиртного.
Наслаждаясь воздержанием,
жду, чтоб вечность протекла,
осязая с обожанием
плоть питейного стекла.
Мы пьём и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае подлечим,
а трезвость иссушает наши души.
На дне стаканов, мной опустошённых,
и рюмок, наливавшихся девицам,
такая тьма вопросов разрешённых,
что время отдохнуть и похмелиться.
Вчера ко мне солидность постучалась,
она по седине меня нашла,
но я читал Рабле и выпил малость,
и вновь она обиженно ушла.
Аскет, отшельник, дервиш, стоик,
наверно, правы – не сужу;
но тем, что пью вино густое,
я столь же Господу служу.
Любых религий чужды мне наряды,
но правлю и с охотой, и подряд
я все религиозные обряды,
где выпивка зачислена в обряд.
Людей великих изваяния
печально светятся во мраке,
когда издержки возлияния
у их подножий льют гуляки.
Какое счастье – рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку как еврей,
в субботу после бани пью как русский.
Паскаль бы многое постиг,
увидь он и услышь,
как пьяный мыслящий тростник
поёт «Шумел камыш».
Нет, я не знал забавы лучшей,
чем жечь табак, чуть захмелев,
меж королевствующих сучек
и ссучившихся королев.
Снова я вчера напился в стельку,
нету силы воли никакой;
Бог её мне кинул в колыбельку
дрогнувшей похмельною рукой.
А страшно подумать, что век погодя,
свой дух освежив просвещением,
Россия, в субботу из бани придя,
кефир будет пить с отвращением.
Когда друзья к бутылкам сели,
застрять в делах – такая мука,
что я лечу к заветной цели,
как штопор, пущенный из лука.
Где-то в небе, для азарта
захмелясь из общей чаши,
Бог и чёрт играют в карты,
ставя на кон судьбы наши.
Однажды летом в январе
слона увидел я в ведре,
слон закурил, пустив дымок,
и мне сказал: «Не пей, сынок».
«Зачем добро хранить в копилке?
Ведь после смерти жизни нет», —
сказал мудрец пустой бутылке,
продав учёным свой скелет.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьём её до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне всё же поднесут опохмелиться.
Как поле жизни перейти,
своё мы мнение имеем:
тот змей, что Еву совратил, —
он тоже был зелёным змеем.
Давай, мой друг, бутыль употребим —
прекраснее забава есть едва ли;
когда-то я фортуной был любим,
и вместе мы тогда употребляли.
В тюрьме я понял: Божий глас
во мне звучал зимой и летом:
налей и выпей; много раз
ты вспомнишь с радостью об этом.
Бутылка – непристойно хороша,
сулит потоки дерзостных суждений,
и ей навстречу светится душа,
любительница плотских услаждений.
Намного проще делается всё,
когда пуста бутылка на столе;
истории шальное колесо
не пьяный ли катает по земле?
Вино и время не жалея,
садись не с каждым, кто знаком:
похмелье много тяжелее,
когда гуляли с мудаком.
Век играет гимны на трубе,
кабелем внедряется в квартиры;
в женщине, в бутылке и в себе
прячутся от века дезертиры.
Когда вседневная рутина
завьёт углы, как паутина,
плесни в неё вином из кружки
и выставь хером дверь подружки.
Не хлопочи из кожи вон,
ища разгадки мироздания,
а пей с подругой самогон
на пне от дерева познания.
Струю вина мы дымом сушим
и начинаем чушь молоть,
чтоб утолить душою душу,
как утоляют плотью плоть.
Я три услады в жизни знал,
предавшись трём любовям:
перу я с бабой изменял,
а с выпивкой – обоим.
Я снова пьян.
Как дивно это сделано в природе,
что музыка далёких фортепьян
к желанию напиться нас приводит.
День – царство зла. Но в час вечерний,
смывая зависть и коварство,
нам разливает виночерпий
добра и кротости лекарство.
Когда мы пьём, бутылка честно
теплом покоя дарит нас,
и мир становится на место,
остановив безумный пляс.
Я много лет себя искал
во многом множестве занятий
и вдруг нашёл: держа стакан
с подругой около кровати.
Люблю сидеть в уюте света,
вина, тепла и жирной утки,
где разглагольствуют эстеты,
а им внимают эстетутки.
Люблю в беседах элемент
судьбы миров и звёздной пыли
как тонкий аккомпанемент
к опустошению бутыли.
За то, что жизнь провёл в пирах,
пускай земля мне будет пухом
и, в ней покоясь, бедный прах
благоухает винным духом.
Прекрасно умственной отвагой
у Архимеда изречение:
«Утяжелённость пьяной влагой
приносит жизни облегчение».
Весь век нам в это слабо верится,
но Гераклит сказал однажды,
что глупо смертному надеяться
одну бутылку выпить дважды.
Я тем, что жив и пью вино,
свою победу торжествую:
я мыслил, следователь, но
я существую.
Люблю, с друзьями стол деля,
поймать тот миг, на миг очнувшись,
когда окрестная земля
собралась плыть, слегка качнувшись.
Мы ищем истину в вине,
а не скребём перстом в затылке,
и, если нет её на дне —
она уже в другой бутылке.
Главное в питье – эффект начала,
надо по нему соображать:
если после первой полегчало —
значит, можно смело продолжать.
Высокое, разумное, могучее
для пьянства я имею основание:
при каждом подвернувшемся мне случае
я праздную моё существование.
Я всё хочу успеть за срок земной,
живу, тоску по времени тая:
вон женщина обласкана не мной,
а вон из бочки пиво пью не я.
Стало сердце покалывать скверно,
стал ходить, будто ноги по пуду;
больше пить я не буду, наверно,
но и меньше, конечно, не буду.
Кипя, спеша и споря,
состарились друзья,
и пьём теперь мы с горя,
что пить уже нельзя.
Чтоб сочен и весел был каждый обед,
бутылки поставь полукругом,
а чинность, и чопорность, и этикет
пускай подотрутся друг другом.
Залей шуршанье лет журчаньем алкоголя,
поскольку, как давно сказал поэт,
на свете счастья нет, а есть покой и воля,
которых, к сожаленью, тоже нет.
Цветок и садовник в едином лице,
я рюмке приветно киваю,
и, чтобы цветок не увял в подлеце,
себя я внутри поливаю.
Когда выпили, нас никого
не пугает судьбы злополучие,
и плевать нам на всё, до чего
удаётся доплюнуть при случае.
Мы вовсе не грешим, когда пируем,
забыв про все стихии за стеной,
а мудро и бестрепетно воруем
дух лёгкости у тяжести земной.
Не слушая судов и пересудов,
настаиваю твёрдо на одном:
вместимость наших умственных сосудов
растёт от полоскания вином.
Не тёмная меня склоняла воля
к запою после прожитого дня:
я больше получал от алкоголя,
чем пьянство отнимало у меня.
У пьяниц, бражников, кутил,
в судьбе которых всё размечено,
благоприятствие светил
всегда бывает обеспечено.
По многим я хожу местам,
таская дел житейских кладь,
но я всегда случаюсь там,
где начинают наливать.
Позабыв о душевном копании,
с нами каждый отменно здоров,
потому что целебно в компании
совдыхание винных паров.
Мы так во всех полемиках орём,
как будто кипяток у нас во рту;
настаивать чем тупо на своём,
настаивать полезней на спирту.
Вновь душа среди белого дня
заболит, и скажу я бутылке:
эту душу сослали в меня,
и страдает она в этой ссылке.
Курили, пили и молчали,
чуть усмехались;
но затихали все печали
и выдыхались.
Я курю возле рюмки моей,
а по миру сочится с экранов
соловьиное пение змей
и тигриные рыки баранов.
Покуда мы свои выводим трели,
нас давит и коверкает судьба,
поэтому душа – нежней свирели,
а пьёшь – как водосточная труба.
В одной учёной мысли ловкой
открылась мне блаженства бездна:
спиртное малой дозировкой
в любом количестве полезно.
Попал мой дух по мере роста
под иудейское влияние,
и я в субботу пью не просто,
а совершаю возлияние.
Пора уже налить под разговор,
селёдку покромсавши на куски,
а после грянет песню хриплый хор,
и грусть моя удавится с тоски.
В пустыне усталого духа,
как в дремлющем жерле вулкана,
всё тихо, и немо, и глухо —
до первых глотков из стакана.
Уже виски спалила проседь,
уже опасно пить без просыпа,
но стоит резко это бросить —
и сразу явится курносая.
Прорехи жизни сам я штопал
и не жалел ни сил, ни рук;
судьба меня скрутила в штопор,
и я с тех пор бутылке друг.
Вся планета сейчас нам видна:
мы в гармонии неги и лени
обсуждаем за рюмкой вина
соль и суть мимолётных явлений.
Я рад, что вновь сижу с тобой;
сейчас бутылку мы откроем:
мы объявили пьянству бой,
но надо выпить перед боем.
Во что я верю, горький пьяница?
А верю я, что время наше
однажды тихо устаканится
и станет каплей в Божьей чаше.
И жизнь моя не в тупике,
и дух ещё отзывчив к чувству,
пока стакан держу в руке
и вилкой трогаю капусту.
Когда по пьянке всё двоится,
опасно дальше наливать
и может лишняя девица
легко проникнуть на кровать.
Людей давно уже делю —
по слову, тону, жесту, взгляду —
на тех, кому я сам налью,
и тех, с кем рядом пить не сяду.
Покуда наши чувства не остыли,
я чувствую живое обожание
к тому, что содержимое бутыли
меняет наших мыслей содержание.
Ум – помеха для нежной души,
он её и сильней, и умней,
но душа если выпить решит,
ум немедля потворствует ей.
Я изо всех душевных сил
ценю творения культуры,
хотя по пьяни оросил
немало уличной скульптуры.
Куражится в мозгу моём вино
в извилинах обоих полушарий;
здоровье для того нам и дано,
чтоб мы его со вкусом разрушали.
В обед я рюмку водки пью под суп
и к ночи – до бровей уже налит,
а те, кто на меня имеют зуб,
гадают, почему он так болит.
На некоторой стадии подпития
всё видится ясней, и потому
становятся прозрачными события,
загадочные трезвому уму.
Сегодня только тёмный истукан,
изваянный из камня-монолита,
отвергнет предлагаемый стакан,
в который благодать уже налита.
Ох, я боюсь людей непьющих —
они опасные приятели:
они потом и в райских кущах
над нами будут надзиратели.
Пью виски, водку и вино я,
коньяк в утробу лью худую;
существование иное
я всем врагам рекомендую.
За то я и люблю тебя, бутылка,
что время ненадолго льётся вспять,
и разума чадящая коптилка
слегка воспламеняется опять.
Сноровка ослабла, похвастаться нечем,
я выпить могу очень мало за вечер,
и тяжко настолько в душе с бодуна,
как будто я на хуй послал колдуна.
На нас огромное влияние —
и на победы, и на бедствия —
оказывает возлияние,
включая все его последствия.
Блаженство витает шальное,
стихают надрыв и надлом,
когда возникает хмельное
вампиршество душ за столом.
От выпивки душа нежней и пористей,
и видно сквозь ледок житейской стужи,
что корни наших радостей и горестей
ветвятся изнутри, а не снаружи.
К искушениям холодно стоек,
воздержанье не числя бедой,
между ежевечерних попоек
обхожусь я водой и едой.
Ушёл наплыв похмельной грусти,
оставил душу змей зелёный;
меня родители в капусте
нашли, мне кажется, в солёной.
Бутылка без повода круче всего
калечит и губит мужчину:
дурак может пить ни с того ни с сего,
а умный находит причину.
Отнюдь я, выпив, не пою,
а учиняю праздник духа,
плетя мелодию свою
душой без голоса и слуха.
Смотрю, садясь попить-поесть,
на пятки дней мелькающих,
у пьянства тоже много есть
последствий вытекающих.
А если где-то ждёт попойка
и штоф морозится большой,
то я лечу, как птица-тройка,
хотя еврейская душой.
Меж нас гуляет бес похмелья,
вступая с душами в игру:
он после пьяного веселья
зовёт их выпить поутру.
Ценю я в игре винопития —
помимо иных услаждений —
возможность подёргать мыслителя
за яйца его убеждений.
Живу я славно и безбедно,
поскольку мыслю государственно:
народу в целом пьянство вредно,
а каждой личности – лекарственно.
В цепи причин и соответствий,
несущих беды, хворь и срам,
я не нашёл дурных последствий
от пития по вечерам.
Забавный знаю феномен:
от генерала до портного
у нас химический обмен
устроен так, что ждёт спиртного.
Люблю я проследить, как возлияние,
просачиваясь в мироощущение,
оказывает веское влияние
на духа и ума раскрепощение.
Когда бы век я начал заново,
то к людям был бы я внимательней,
а гул и чад гулянья пьяного
любил сильнее и сознательней.
Душа, мягчея от вина,
вступает с миром в компромисс,
и благ любой, сидящий на,
идущий по и пьющий из.
Хоть пили мы, как пить не стоит,
за это вряд ли ждёт нас кара,
и только будущий историк
учует запах перегара.
Ко мне по ходу выпивания —
о чём бы рядом ни кричали —
приходит чувство понимания,
что дух наш соткан из печали.
Каким ни вырос любомудром
и даже просто будь мудрец,
а всё равно прекрасен утром
к похмельной рюмке огурец.
После пьянства лихие творятся дела
в ошалело бессонных ночах:
мрак женился на тьме, згу она родила,
мы сидим вчетвером при свечах.
В виду кладбищенского склепа,
где замер времени поток,
вдруг понимаешь, как нелепо
не выпить лишнего глоток.
В основном из житейского опыта
мной усвоено важное то,
что, пока ещё столько не допито,
глупо брать в гардеробе пальто.
От вида ландшафта, пейзажа —
и речки, чтоб вилась тесьма, —
хочу сразу выпить и даже
не просто хочу, а весьма.
У Бога я ни льготы, ни поблажки
ни разу не просил, терпя убытки;
за это у меня всегда во фляжке
божественные булькают напитки.
Ко мне явилось откровение
о смысле жизни и нирване,
но было выпить настроение,
и я забыл его по пьяни.
Спешу с утра опохмелиться я,
чтоб горем не была беда,
если начнётся репетиция
премьеры Страшного суда.
Пока не позвала к себе кровать,
которая навеки нас уложит,
на кладбище должны мы выпивать
за тех, кто выпивать уже не может.
Плывя со всеми к райским кущам,
я только с теми теплю связь,
кто видит вечное в текущем
и плавно пьёт, не торопясь.
Растает в шуме похорон
последних слов пустая лесть,
и тихо мне шепнёт Харон:
– А фляжка где? Стаканы есть.
Ближе к ночи пью горький нектар
под неспешные мысли о том,
как изрядно сегодня я стар,
но моложе, чем буду потом.
Творцам, по сути, хвастать нечем:
их дар – ярмо, вериги, крест,
и то орёл клюёт им печень,
то алкоголь им печень ест.
Да, был и бабник я, и пьяница,
и враг любого воздержания,
зато желающим останется
дурной пример для подражания.
Туманный мир иллюзий наших —
весьма пленительный пейзаж,
когда напитки в тонких чашах
перетекают в нас из чаш.
Рассудок мой, на книгах повреждённый,
как только ставишь выпивку ему,
несётся, как свихнувшийся Будённый,
в пространства, непостижные уму.
Слегка бутыль над рюмкой наклоня,
я думал, наблюдая струйку влаги:
те, с кем не дообщался, ждут меня,
но пьют ли они водку там, бедняги?
К бутылке тянется не каждый,
кто распознал её влияние:
Бог только тех отметил жаждой,
кому целебно возлияние.
А к вечеру во мне клубится снова
томящее влечение невольное:
помимо притяжения земного,
такое же бывает алкогольное.
Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.
Когда теряешь в ходе пьянства
ориентацию и речь,
к себе привлечь любовь пространства
гораздо легче, если лечь.
Душа моя однажды переселится
в застенчивого тихого стыдливца,
и сущая случится с ним безделица:
он будет выпивать и материться.
Чепуху и ахинею
сочиняя на ходу,
я от радости пьянею —
я на выпивку иду.
Я главным образом от жажды
страдал десятки дивных лет,
я заливал её многажды,
но утоленья нет как нет.
Пускай любой поёт как кочет,
учить желая и внушать,
но проклят будь, кто всуе хочет
нам нынче выпить помешать.
Увы, прервётся в миг урочный
моё земное бытиё —
и, не закончив пир полночный,
я отойду в непитиё.
Радость понимать и познавать
знают даже нищий и калека,
плюс ещё возможность выпивать —
тройственное счастье человека.
За то, что было дней в избытке,
благодарю судьбу, природу
и алкогольные напитки,
таившие живую воду.
Лишь тот умён, учил мудрец,
кто не от Бога ждёт посылку,
а сам находит огурец,
когда уже добыл бутылку.
Одну мыслишку изреку,
мне поделиться больше нечем:
не ставьте рюмку дураку,
он вам испортит целый вечер.
Всегда в конце удавшейся пирушки
мы чувствуем, рассудку вопреки,
что мы не у судьбы в руках игрушки,
а сами удалые игроки.
Резался я в карты до утра,
в шахматы играл с отвагой русской;
лучшая настольная игра —
это всё же выпивка с закуской.
Когда обжигается ветром лицо,
и хрусток от холода снег,
и хочется птице обратно в яйцо —
не может не пить человек.
Чем печень разрушать, кипя и злобствуя
на мерзости вселенских прегрешений,
разумней выпить рюмку, философствуя
о благости житейских искушений.
Гомон, дым и чад застолий
я не мог не полюбить,
там я слышал тьму историй
и не все успел забыть.
Напьюсь когда – не море по колено,
а чувство куража совсем иное:
как будто я – горящее полено,
и льётся от костра тепло земное.
Когда немного выпил и курю,
отдавшись погубительной привычке,
то всё, что в это время говорю, —
чириканье позавтракавшей птички.
Оставив надоевшую иронию,
замечу благодарственно и честно,
что рюмка возвращает нам гармонию
с реальностью, паскудной повсеместно.
Уроны, утраты, убытки
меня огорчают слегка,
но шепчут под вечер напитки
о фарте, что жив я пока.
Ещё за то люблю я пьянство,
что вижу в ходе выпивания
игру духовного пространства
с убогой клеткой проживания.
Души трагический надлом
и тягость жизни подневольной
легко врачуются теплом
холодной влаги алкогольной.
Сегодня мне работать лень,
затею праздничный обед:
отмечу рюмкой первый день
оставшихся от жизни лет.
За дружеской выпивкой сидя,
я думал, как думал давно:
грешно быть на Бога в обиде,
покуда нам это дано.
Что-то вертится прямо с утра
в голове, где разгул непогоды…
Вот! Я думал о том же вчера:
наливать надо, помня про годы.
Душа моя – как ангелица:
в ней боль и жалость;
хотела утром похмелиться,
но удержалась.
Блаженны духом лоботрясы,
и олухи царя небесного,
и те, кто, выпив, точат лясы,
не дожидаясь дня воскресного.
Когда меня тоска одолевает
и чахнет, закисая, дух мой резвый,
рука моя мне рюмку наливает,
а разум не глядит, мудила трезвый.
Я давно уже не пью с кем ни попадя,
с кем попало не делю винегрет,
чтобы не было на памяти копоти
и душе не наносился бы вред.
Употребление без меры —
с утра я склонен к философии —
лишает нас надежды, веры,
любви и матери их Софии.
Старея, твержу я жене в утешение,
что Бог оказал нам и милость, и честь,
что было большое кораблекрушение,
а мы уцелели и выпивка есть.
Нуждается живое существо
в неспешном захмелённом разговоре.
Без выпивки – какое торжество?
От выпивки слабее душит горе.
Я себе добыл покой и волю,
я живу в любви и всепрощении
и весьма обязан алкоголю
за поддержку в этом ощущении.
Мне часто выпить невтерпёж,
не дожидаясь вечера;
куда по смерти попадёшь —
так там и выпить нечего.
Жалею людей после первой же стопки,
достаточна малая малость:
от низко посаженной девичьей попки
томит меня жгучая жалость.
Я в любое время суток
по влеченью организма
побеждаю предрассудок
о вреде алкоголизма.
Когда, слова сказав убогие,
приму я смертную остуду,
меня помянут рюмкой многие,
а я уже непьющий буду.
Нас как бы днём работа ни ломала,
но к ночи отпущение дано;
в реальности свободы очень мало,
а в выпивке её полным-полно.
Горю стыдом со дня вчерашнего,
случился в разуме провал:
я долго, нудно и неряшливо
по пьяни душу раскрывал.
Весьма смягчить надеюсь Бога,
когда придёт моя пора:
хоть я и пил безбожно много,
но пил – во здравие добра.
Пускай здоровье губим,
но пьём в полночный час
за тех, кого мы любим,
и тех, кто любит нас.
Врач – сотрудник телесной охраны,
а душа – это нечто иное,
и промыть нам душевные раны
в состоянии только спиртное.
Одно из, по-моему, главных
земных достижений моих —
сейчас уже мало мне равных
в искусстве разлить на троих.
Мой закат утешительно светел:
каждый вечер сижу я с женой
и наследство, которое детям,
пропиваю, покуда живой.
А душа, летя за облака
и земной истерзанная болью,
всё-таки грустит наверняка
по земному пьяному застолью.
Заметил я уже немало раз
печальными и трезвыми глазами:
спиртное выливается из нас
ещё довольно часто и слезами.
Ведь это счастье, стариканы,
что нам по-прежнему близка
забава сесть, налья стаканы,
и ими чокнуться слегка.
Шла пьянка, тлели искры спора,
а я гадал в тоске обвальной —
кому кого придётся скоро
уважить рюмкой поминальной.
Я вовсе не безвыходно сижу,
мыслительными мучаясь попытками, —
я часто с удовольствием хожу
на встречи с алкогольными напитками.
На склоне лет я тем горжусь —
помимо редких горьких шуток, —
что в собутыльники гожусь
почти в любое время суток.
Останешься с собой наедине,
чуть выпьешь – возникает ощущение,
что именно сюда сейчас ко мне
от Бога вдруг поступит сообщение.
Успел уже я много пережить
и рано осознал в чаду питейном,
что выпивка способна послужить
соломой при крушении идейном.
Я много поездил по нашей планете,
и всюду меня красота волновала:
такие пейзажи бывают на свете,
что сколько ни выпьешь, а кажется мало.
Душевно укрепляющая доза
продукта перегонки и брожения
полезна от печалей и мороза,
а также для взаимоуважения.
Свирепо властвует над нами,
благословенный и клеймёный,
то серафим с шестью крылами,
то змей зелёный.
Я вставить хочу эту строчку
в заветный житейский канон:
бедняга, кто пьёт в одиночку, —
умрёт в одиночестве он.
Любая мне мила попойка,
душе дарящая полёт;
я выпил в жизни этой столько,
что не любой переплывёт.
Печать печали перламутром
туманит лица
людей, не смогших сегодня утром
опохмелиться.
Я виски лью в мои руины,
я пил на воле и в неволе,
меня Творец лепил из глины,
замешенной на алкоголе.
После приёма стопаря,
после повтора
душа готова, воспаря,
для разговора.
Товарищ мой поведал мне
о важной умственной находке,
что если истина – в вине,
то правда – в водке.
Люблю ежевечернее подпитие,
когда ничто блаженству не мешает
и с ангелами Божьими соитие
душа неторопливо совершает.
источник
Описание и краткое содержание «О выпивке, о Боге, о любви» читать бесплатно онлайн.
Очень маленькое предисловие
призвано объяснить, почему я сплёл воедино три эти частые темы моих стихов. Потому что три феномена постоянно сопровождают нашу жизнь: выпивка дарит нам душевное облегчение, идея Бога – иллюзорные надежды, а любовь – недолгое чувство счастья. Ну, разумеется, в устах такого циника, скептика и охальника, каким я, кажется, являюсь, три этих дивных феномена обрастают всякими деталями. Почитайте понемногу этот сборник – вдруг вам что-нибудь понравится, почтенный читатель? Я этому буду очень рад.
Сколь дивно, что от алкоголя нисходят к нам покой и воля!
Какая, к чёрту, простокваша,
когда живём один лишь раз
Напрасно врач бранит бутыль —
в ней нет ни пагубы, ни скверны,
а есть и крылья, и костыль,
и собутыльник самый верный.
Понять без главного нельзя
твоей сплочённости, Россия:
Налей нам, друг! Уже готовы
стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,
Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько,
чтобы страдать о нашем блядстве.
Не тяжелы ни будней пытки,
ни суета окрестной сволочи,
пока на свете есть напитки
и сладострастье книжной горечи.
и пир вершится повсеместный!
и рос Аттила, гунн безвестный.
Чтоб дети зря себя не тратили
ни на мечты, ни на попытки,
из всех сосцов отчизны-матери
Не будь на то Господня воля,
а значит, пьянство – не порок,
как можно духом воспарить:
за миг до супа выпить рюмку,
а вслед за супом – повторить.
Когда, замкнув теченье лет,
на нём предстанет мой скелет,
Вон опять идёт ко мне приятель
время, кое мы роскошно тратим, —
деньги, коих нету всё равно.
Да, да, я был рождён в сорочке,
но вырос и, дойдя до точки,
Нам жить и чувствовать дано,
искать дорогу в Божье царство
от жизни лучшее лекарство.
Весь путь наш – это времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.
Я многому научен стариками,
которые всё трезво понимают
и вялыми венозными руками
спокойно свои рюмки поднимают.
я предпочёл перо и штопор.
Познавши вкус покоя и скитаний,
постиг я, в чём опора и основа:
любая чаша наших испытаний
легчает при долитии спиртного.
жду, чтоб вечность протекла,
Мы пьём и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае подлечим,
а трезвость иссушает наши души.
На дне стаканов, мной опустошённых,
и рюмок, наливавшихся девицам,
такая тьма вопросов разрешённых,
что время отдохнуть и похмелиться.
Вчера ко мне солидность постучалась,
но я читал Рабле и выпил малость,
и вновь она обиженно ушла.
Аскет, отшельник, дервиш, стоик,
но тем, что пью вино густое,
Любых религий чужды мне наряды,
но правлю и с охотой, и подряд
где выпивка зачислена в обряд.
печально светятся во мраке,
у их подножий льют гуляки.
Какое счастье – рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку как еврей,
в субботу после бани пью как русский.
как пьяный мыслящий тростник
Нет, я не знал забавы лучшей,
чем жечь табак, чуть захмелев,
меж королевствующих сучек
Снова я вчера напился в стельку,
Бог её мне кинул в колыбельку
дрогнувшей похмельною рукой.
А страшно подумать, что век погодя,
свой дух освежив просвещением,
Россия, в субботу из бани придя,
кефир будет пить с отвращением.
Когда друзья к бутылкам сели,
застрять в делах – такая мука,
что я лечу к заветной цели,
как штопор, пущенный из лука.
Бог и чёрт играют в карты,
слон закурил, пустив дымок,
и мне сказал: «Не пей, сынок».
«Зачем добро хранить в копилке?
Ведь после смерти жизни нет», —
сказал мудрец пустой бутылке,
продав учёным свой скелет.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьём её до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне всё же поднесут опохмелиться.
Духовную жажду легко утолить: достаточно сесть и немного налить
источник
© Губерман И. М.
© ООО «Издательство АСТ»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Когда поднимается рюмка,
любая печаль и напасть
спадают быстрее, чем юбка
с девицы, спешащей упасть.
Какая, к чёрту, простокваша,
когда живём один лишь раз
и небосвод – пустая чаша
всего испитого до нас.
Напрасно врач бранит бутыль —
в ней нет ни пагубы, ни скверны,
а есть и крылья, и костыль,
и собутыльник самый верный.
Понять без главного нельзя
твоей сплочённости, Россия:
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.
Налей нам, друг! Уже готовы
стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,
и наши будущие вдовы
охотно с нами веселятся.
Не мучась совестью нисколько,
живу года в хмельном приятстве;
Господь всеведущ не настолько,
чтобы страдать о нашем блядстве.
Не тяжелы ни будней пытки,
ни суета окрестной сволочи,
пока на свете есть напитки
и сладострастье книжной горечи.
Как мы гуляем наповал,
и пир вершится повсеместный!
Так Рим когда-то ликовал,
и рос Аттила, гунн безвестный.
Чтоб дети зря себя не тратили
ни на мечты, ни на попытки,
из всех сосцов отчизны-матери
сочатся крепкие напитки.
Не будь на то Господня воля,
мы б не узнали алкоголя;
а значит, пьянство – не порок,
а высшей благости урок.
Известно даже недоумку,
как можно духом воспарить:
за миг до супа выпить рюмку,
а вслед за супом – повторить.
Когда, замкнув теченье лет,
наступит Страшный суд,
на нём предстанет мой скелет,
держа пивной сосуд.
Вон опять идёт ко мне приятель
и несёт холодное вино;
время, кое мы роскошно тратим, —
деньги, коих нету всё равно.
Да, да, я был рождён в сорочке,
отлично помню я её;
но вырос и, дойдя до точки,
пропил заветное бельё.
Нам жить и чувствовать дано,
искать дорогу в Божье царство
и пить прозрачное вино —
от жизни лучшее лекарство.
Не верь тому, кто говорит,
что пьянство – это враг;
он или глупый инвалид,
или больной дурак.
Весь путь наш – это времяпровождение,
отмеченное пьянкой с двух сторон:
от пьянки, обещающей рождение,
до пьянки после кратких похорон.
Я многому научен стариками,
которые всё трезво понимают
и вялыми венозными руками
спокойно свои рюмки поднимают.
Седеет волос моих грива,
краснеют опухлости носа,
и рот ухмыляется криво
ногам, ковыляющим косо.
Пока скользит моя ладья
среди пожара и потопа,
всем инструментам бытия
я предпочёл перо и штопор.
Познавши вкус покоя и скитаний,
постиг я, в чём опора и основа:
любая чаша наших испытаний
легчает при долитии спиртного.
Наслаждаясь воздержанием,
жду, чтоб вечность протекла,
осязая с обожанием
плоть питейного стекла.
Мы пьём и разрушаем этим печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае подлечим,
а трезвость иссушает наши души.
На дне стаканов, мной опустошённых,
и рюмок, наливавшихся девицам,
такая тьма вопросов разрешённых,
что время отдохнуть и похмелиться.
Вчера ко мне солидность постучалась,
она по седине меня нашла,
но я читал Рабле и выпил малость,
и вновь она обиженно ушла.
Аскет, отшельник, дервиш, стоик,
наверно, правы – не сужу;
но тем, что пью вино густое,
я столь же Господу служу.
Любых религий чужды мне наряды,
но правлю и с охотой, и подряд
я все религиозные обряды,
где выпивка зачислена в обряд.
Людей великих изваяния
печально светятся во мраке,
когда издержки возлияния
у их подножий льют гуляки.
Какое счастье – рознь календарей
и мой диапазон души не узкий:
я в пятницу пью водку как еврей,
в субботу после бани пью как русский.
Паскаль бы многое постиг,
увидь он и услышь,
как пьяный мыслящий тростник
поёт «Шумел камыш».
Нет, я не знал забавы лучшей,
чем жечь табак, чуть захмелев,
меж королевствующих сучек
и ссучившихся королев.
Снова я вчера напился в стельку,
нету силы воли никакой;
Бог её мне кинул в колыбельку
дрогнувшей похмельною рукой.
А страшно подумать, что век погодя,
свой дух освежив просвещением,
Россия, в субботу из бани придя,
кефир будет пить с отвращением.
Когда друзья к бутылкам сели,
застрять в делах – такая мука,
что я лечу к заветной цели,
как штопор, пущенный из лука.
Где-то в небе, для азарта
захмелясь из общей чаши,
Бог и чёрт играют в карты,
ставя на кон судьбы наши.
Однажды летом в январе
слона увидел я в ведре,
слон закурил, пустив дымок,
и мне сказал: «Не пей, сынок».
«Зачем добро хранить в копилке?
Ведь после смерти жизни нет», —
сказал мудрец пустой бутылке,
продав учёным свой скелет.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьём её до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пускай на всякий случай поутру
мне всё же поднесут опохмелиться.
Как поле жизни перейти,
своё мы мнение имеем:
тот змей, что Еву совратил, —
он тоже был зелёным змеем.
Давай, мой друг, бутыль употребим —
прекраснее забава есть едва ли;
когда-то я фортуной был любим,
и вместе мы тогда употребляли.
В тюрьме я понял: Божий глас
во мне звучал зимой и летом:
налей и выпей; много раз
ты вспомнишь с радостью об этом.
Бутылка – непристойно хороша,
сулит потоки дерзостных суждений,
и ей навстречу светится душа,
любительница плотских услаждений.
Намного проще делается всё,
когда пуста бутылка на столе;
истории шальное колесо
не пьяный ли катает по земле?
Вино и время не жалея,
садись не с каждым, кто знаком:
похмелье много тяжелее,
когда гуляли с мудаком.
Век играет гимны на трубе,
кабелем внедряется в квартиры;
в женщине, в бутылке и в себе
прячутся от века дезертиры.
Когда вседневная рутина
завьёт углы, как паутина,
плесни в неё вином из кружки
и выставь хером дверь подружки.
Не хлопочи из кожи вон,
ища разгадки мироздания,
а пей с подругой самогон
на пне от дерева познания.
Струю вина мы дымом сушим
и начинаем чушь молоть,
чтоб утолить душою душу,
как утоляют плотью плоть.
Я три услады в жизни знал,
предавшись трём любовям:
перу я с бабой изменял,
а с выпивкой – обоим.
Опять приходит ночь. Я снова пьян.
Как дивно это сделано в природе,
что музыка далёких фортепьян
к желанию напиться нас приводит.
День – царство зла. Но в час вечерний,
смывая зависть и коварство,
нам разливает виночерпий
добра и кротости лекарство.
Когда мы пьём, бутылка честно
теплом покоя дарит нас,
и мир становится на место,
остановив безумный пляс.
Я много лет себя искал
во многом множестве занятий
и вдруг нашёл: держа стакан
с подругой около кровати.
Люблю сидеть в уюте света,
вина, тепла и жирной утки,
где разглагольствуют эстеты,
а им внимают эстетутки.
Люблю в беседах элемент
судьбы миров и звёздной пыли
как тонкий аккомпанемент
к опустошению бутыли.
За то, что жизнь провёл в пирах,
пускай земля мне будет пухом
и, в ней покоясь, бедный прах
благоухает винным духом.
Прекрасно умственной отвагой
у Архимеда изречение:
«Утяжелённость пьяной влагой
приносит жизни облегчение».
Весь век нам в это слабо верится,
но Гераклит сказал однажды,
что глупо смертному надеяться
одну бутылку выпить дважды.
Я тем, что жив и пью вино,
свою победу торжествую:
я мыслил, следователь, но
я существую.
Люблю, с друзьями стол деля,
поймать тот миг, на миг очнувшись,
когда окрестная земля
собралась плыть, слегка качнувшись.
Мы ищем истину в вине,
а не скребём перстом в затылке,
и, если нет её на дне —
она уже в другой бутылке.
Главное в питье – эффект начала,
надо по нему соображать:
если после первой полегчало —
значит, можно смело продолжать.
Высокое, разумное, могучее
для пьянства я имею основание:
при каждом подвернувшемся мне случае
я праздную моё существование.
Я всё хочу успеть за срок земной,
живу, тоску по времени тая:
вон женщина обласкана не мной,
а вон из бочки пиво пью не я.
Стало сердце покалывать скверно,
стал ходить, будто ноги по пуду;
больше пить я не буду, наверно,
но и меньше, конечно, не буду.
Кипя, спеша и споря,
состарились друзья,
и пьём теперь мы с горя,
что пить уже нельзя.
Чтоб сочен и весел был каждый обед,
бутылки поставь полукругом,
а чинность, и чопорность, и этикет
пускай подотрутся друг другом.
Залей шуршанье лет журчаньем алкоголя,
поскольку, как давно сказал поэт,
на свете счастья нет, а есть покой и воля,
которых, к сожаленью, тоже нет.
Цветок и садовник в едином лице,
я рюмке приветно киваю,
и, чтобы цветок не увял в подлеце,
себя я внутри поливаю.
Когда выпили, нас никого
не пугает судьбы злополучие,
и плевать нам на всё, до чего
удаётся доплюнуть при случае.
Мы вовсе не грешим, когда пируем,
забыв про все стихии за стеной,
а мудро и бестрепетно воруем
дух лёгкости у тяжести земной.
Не слушая судов и пересудов,
настаиваю твёрдо на одном:
вместимость наших умственных сосудов
растёт от полоскания вином.
Не тёмная меня склоняла воля
к запою после прожитого дня:
я больше получал от алкоголя,
чем пьянство отнимало у меня.
У пьяниц, бражников, кутил,
в судьбе которых всё размечено,
благоприятствие светил
всегда бывает обеспечено.
По многим я хожу местам,
таская дел житейских кладь,
но я всегда случаюсь там,
где начинают наливать.
Позабыв о душевном копании,
с нами каждый отменно здоров,
потому что целебно в компании
совдыхание винных паров.
Мы так во всех полемиках орём,
как будто кипяток у нас во рту;
настаивать чем тупо на своём,
настаивать полезней на спирту.
Вновь душа среди белого дня
заболит, и скажу я бутылке:
эту душу сослали в меня,
и страдает она в этой ссылке.
Курили, пили и молчали,
чуть усмехались;
но затихали все печали
и выдыхались.
Я курю возле рюмки моей,
а по миру сочится с экранов
соловьиное пение змей
и тигриные рыки баранов.
Покуда мы свои выводим трели,
нас давит и коверкает судьба,
поэтому душа – нежней свирели,
а пьёшь – как водосточная труба.
В одной учёной мысли ловкой
открылась мне блаженства бездна:
спиртное малой дозировкой
в любом количестве полезно.
Попал мой дух по мере роста
под иудейское влияние,
и я в субботу пью не просто,
а совершаю возлияние.
Пора уже налить под разговор,
селёдку покромсавши на куски,
а после грянет песню хриплый хор,
и грусть моя удавится с тоски.
В пустыне усталого духа,
как в дремлющем жерле вулкана,
всё тихо, и немо, и глухо —
до первых глотков из стакана.
Уже виски спалила проседь,
уже опасно пить без просыпа,
но стоит резко это бросить —
и сразу явится курносая.
Прорехи жизни сам я штопал
и не жалел ни сил, ни рук;
судьба меня скрутила в штопор,
и я с тех пор бутылке друг.
Вся планета сейчас нам видна:
мы в гармонии неги и лени
обсуждаем за рюмкой вина
соль и суть мимолётных явлений.
Я рад, что вновь сижу с тобой;
сейчас бутылку мы откроем:
мы объявили пьянству бой,
но надо выпить перед боем.
Во что я верю, горький пьяница?
А верю я, что время наше
однажды тихо устаканится
и станет каплей в Божьей чаше.
И жизнь моя не в тупике,
и дух ещё отзывчив к чувству,
пока стакан держу в руке
и вилкой трогаю капусту.
Когда по пьянке всё двоится,
опасно дальше наливать
и может лишняя девица
легко проникнуть на кровать.
Людей давно уже делю —
по слову, тону, жесту, взгляду —
на тех, кому я сам налью,
и тех, с кем рядом пить не сяду.
Покуда наши чувства не остыли,
я чувствую живое обожание
к тому, что содержимое бутыли
меняет наших мыслей содержание.
Ум – помеха для нежной души,
он её и сильней, и умней,
но душа если выпить решит,
ум немедля потворствует ей.
Я изо всех душевных сил
ценю творения культуры,
хотя по пьяни оросил
немало уличной скульптуры.
Куражится в мозгу моём вино
в извилинах обоих полушарий;
здоровье для того нам и дано,
чтоб мы его со вкусом разрушали.
В обед я рюмку водки пью под суп
и к ночи – до бровей уже налит,
а те, кто на меня имеют зуб,
гадают, почему он так болит.
На некоторой стадии подпития
всё видится ясней, и потому
становятся прозрачными события,
загадочные трезвому уму.
Сегодня только тёмный истукан,
изваянный из камня-монолита,
отвергнет предлагаемый стакан,
в который благодать уже налита.
Ох, я боюсь людей непьющих —
они опасные приятели:
они потом и в райских кущах
над нами будут надзиратели.
Пью виски, водку и вино я,
коньяк в утробу лью худую;
существование иное
я всем врагам рекомендую.
За то я и люблю тебя, бутылка,
что время ненадолго льётся вспять,
и разума чадящая коптилка
слегка воспламеняется опять.
Сноровка ослабла, похвастаться нечем,
я выпить могу очень мало за вечер,
и тяжко настолько в душе с бодуна,
как будто я на хуй послал колдуна.
На нас огромное влияние —
и на победы, и на бедствия —
оказывает возлияние,
включая все его последствия.
Блаженство витает шальное,
стихают надрыв и надлом,
когда возникает хмельное
вампиршество душ за столом.
От выпивки душа нежней и пористей,
и видно сквозь ледок житейской стужи,
что корни наших радостей и горестей
ветвятся изнутри, а не снаружи.
К искушениям холодно стоек,
воздержанье не числя бедой,
между ежевечерних попоек
обхожусь я водой и едой.
Ушёл наплыв похмельной грусти,
оставил душу змей зелёный;
меня родители в капусте
нашли, мне кажется, в солёной.
Бутылка без повода круче всего
калечит и губит мужчину:
дурак может пить ни с того ни с сего,
а умный находит причину.
Отнюдь я, выпив, не пою,
а учиняю праздник духа,
плетя мелодию свою
душой без голоса и слуха.
Смотрю, садясь попить-поесть,
на пятки дней мелькающих,
у пьянства тоже много есть
последствий вытекающих.
А если где-то ждёт попойка
и штоф морозится большой,
то я лечу, как птица-тройка,
хотя еврейская душой.
Меж нас гуляет бес похмелья,
вступая с душами в игру:
он после пьяного веселья
зовёт их выпить поутру.
Ценю я в игре винопития —
помимо иных услаждений —
возможность подёргать мыслителя
за яйца его убеждений.
Живу я славно и безбедно,
поскольку мыслю государственно:
народу в целом пьянство вредно,
а каждой личности – лекарственно.
В цепи причин и соответствий,
несущих беды, хворь и срам,
я не нашёл дурных последствий
от пития по вечерам.
Забавный знаю феномен:
от генерала до портного
у нас химический обмен
устроен так, что ждёт спиртного.
Люблю я проследить, как возлияние,
просачиваясь в мироощущение,
оказывает веское влияние
на духа и ума раскрепощение.
Когда бы век я начал заново,
то к людям был бы я внимательней,
а гул и чад гулянья пьяного
любил сильнее и сознательней.
Душа, мягчея от вина,
вступает с миром в компромисс,
и благ любой, сидящий на,
идущий по и пьющий из.
Хоть пили мы, как пить не стоит,
за это вряд ли ждёт нас кара,
и только будущий историк
учует запах перегара.
Ко мне по ходу выпивания —
о чём бы рядом ни кричали —
приходит чувство понимания,
что дух наш соткан из печали.
Каким ни вырос любомудром
и даже просто будь мудрец,
а всё равно прекрасен утром
к похмельной рюмке огурец.
После пьянства лихие творятся дела
в ошалело бессонных ночах:
мрак женился на тьме, згу она родила,
мы сидим вчетвером при свечах.
В виду кладбищенского склепа,
где замер времени поток,
вдруг понимаешь, как нелепо
не выпить лишнего глоток.
В основном из житейского опыта
мной усвоено важное то,
что, пока ещё столько не допито,
глупо брать в гардеробе пальто.
От вида ландшафта, пейзажа —
и речки, чтоб вилась тесьма, —
хочу сразу выпить и даже
не просто хочу, а весьма.
У Бога я ни льготы, ни поблажки
ни разу не просил, терпя убытки;
за это у меня всегда во фляжке
божественные булькают напитки.
Ко мне явилось откровение
о смысле жизни и нирване,
но было выпить настроение,
и я забыл его по пьяни.
Спешу с утра опохмелиться я,
чтоб горем не была беда,
если начнётся репетиция
премьеры Страшного суда.
Пока не позвала к себе кровать,
которая навеки нас уложит,
на кладбище должны мы выпивать
за тех, кто выпивать уже не может.
Плывя со всеми к райским кущам,
я только с теми теплю связь,
кто видит вечное в текущем
и плавно пьёт, не торопясь.
Растает в шуме похорон
последних слов пустая лесть,
и тихо мне шепнёт Харон:
– А фляжка где? Стаканы есть.
Ближе к ночи пью горький нектар
под неспешные мысли о том,
как изрядно сегодня я стар,
но моложе, чем буду потом.
Творцам, по сути, хвастать нечем:
их дар – ярмо, вериги, крест,
и то орёл клюёт им печень,
то алкоголь им печень ест.
Да, был и бабник я, и пьяница,
и враг любого воздержания,
зато желающим останется
дурной пример для подражания.
Туманный мир иллюзий наших —
весьма пленительный пейзаж,
когда напитки в тонких чашах
перетекают в нас из чаш.
Рассудок мой, на книгах повреждённый,
как только ставишь выпивку ему,
несётся, как свихнувшийся Будённый,
в пространства, непостижные уму.
Слегка бутыль над рюмкой наклоня,
я думал, наблюдая струйку влаги:
те, с кем не дообщался, ждут меня,
но пьют ли они водку там, бедняги?
К бутылке тянется не каждый,
кто распознал её влияние:
Бог только тех отметил жаждой,
кому целебно возлияние.
А к вечеру во мне клубится снова
томящее влечение невольное:
помимо притяжения земного,
такое же бывает алкогольное.
Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.
Когда теряешь в ходе пьянства
ориентацию и речь,
к себе привлечь любовь пространства
гораздо легче, если лечь.
Душа моя однажды переселится
в застенчивого тихого стыдливца,
и сущая случится с ним безделица:
он будет выпивать и материться.
Чепуху и ахинею
сочиняя на ходу,
я от радости пьянею —
я на выпивку иду.
Я главным образом от жажды
страдал десятки дивных лет,
я заливал её многажды,
но утоленья нет как нет.
Пускай любой поёт как кочет,
учить желая и внушать,
но проклят будь, кто всуе хочет
нам нынче выпить помешать.
Увы, прервётся в миг урочный
моё земное бытиё —
и, не закончив пир полночный,
я отойду в непитиё.
Радость понимать и познавать
знают даже нищий и калека,
плюс ещё возможность выпивать —
тройственное счастье человека.
За то, что было дней в избытке,
благодарю судьбу, природу
и алкогольные напитки,
таившие живую воду.
Лишь тот умён, учил мудрец,
кто не от Бога ждёт посылку,
а сам находит огурец,
когда уже добыл бутылку.
Одну мыслишку изреку,
мне поделиться больше нечем:
не ставьте рюмку дураку,
он вам испортит целый вечер.
Всегда в конце удавшейся пирушки
мы чувствуем, рассудку вопреки,
что мы не у судьбы в руках игрушки,
а сами удалые игроки.
Резался я в карты до утра,
в шахматы играл с отвагой русской;
лучшая настольная игра —
это всё же выпивка с закуской.
Когда обжигается ветром лицо,
и хрусток от холода снег,
и хочется птице обратно в яйцо —
не может не пить человек.
Чем печень разрушать, кипя и злобствуя
на мерзости вселенских прегрешений,
разумней выпить рюмку, философствуя
о благости житейских искушений.
Гомон, дым и чад застолий
я не мог не полюбить,
там я слышал тьму историй
и не все успел забыть.
Напьюсь когда – не море по колено,
а чувство куража совсем иное:
как будто я – горящее полено,
источник